Все боятся до уср*чки. На этом и держится режим Путина, - интервью с политзаключенной Кремля

1 августа между Россией и странами Запада произошел масштабный обмен заключенными. В РФ вернулись шпионы, попавшиеся хакеры и осужденные преступники, например такие, как Вадим Красиков, приговоренный в Германии к пожизненному сроку за заказное убийство. Сам же Кремль отдал Западу своих политзаключенных. Среди них была и Александра Скочиленко. Открытая лесбиянка, пацифистка, художница и музыкант – Скочиленко, казалось, воплощала собой все то, против чего в скрепном "крестовом походе" российская пропаганда призывает бороться своих верных зомби.

После начала широкомасштабного вторжения в Украину девушка стала выходить на антивоенные протесты в Санкт-Петербурге, а в апреле 2022 года была арестована за несколько ценников в супермаркете, которые она заменила антивоенными листовками. Например, там было написано такое: "Российская армия разбомбила худ. школу в Мариуполе. Около 400 человек прятались в ней от обстрелов". На активистку донесла 72-летняя пенсионерка Галина Баранова, Скочиленко приговорили к семи годам лишения свободы.

Почему россияне в массе своей не способны к протестам, а сама страна крайне депрессивная и какие психические расстройства могут быть у Путина? На эти и другие вопросы Александра Скочиленко ответила в интервью "Телеграфу".

Почему русские не протестуют

– Александра, вы еще до полномасштабной войны в 2019 году посещали Украину. Чем вам запомнилась эта поездка, что, возможно удивило?

– Моя бывшая однокурсница Света Погасий, с которой я училась на режиссуре кино и телевидения, была из Киева. Она делала детский кинолагерь, собирала талантливых детей с разных частей Украины, они снимали какое-то видео за смену, и я часто эти видео монтировала в Питере. А потом она решила меня позвать в гости к ним прямо на смену в Закарпатье.

У нас уже тогда было очень много пропаганды на тему того, что если ты из России приедешь в Украину, то тебя будут ненавидеть. А я приехала, и все были ко мне очень добры, хотя я и не скрывала, что из России. Несмотря на то, что наши страны находились уже в конфликте, и агрессивное вторжение России началось, наши дружеские связи и наше сотрудничество все равно было. И это меня бесконечно тронуло.

Ко мне обратилось украинское издательство, и я переиздала свою "Книгу о депрессии" на украинский язык. И в ту мою поездку в 2019 году, я была в Киеве и видела, что моя книга продается на полках в книжных магазинах. Что меня поразило в Киеве? Больше всего меня поразило то, что пока я гуляла по городу, я почти не встретила полиции. В России это полицейское государство, и ты видишь полицейского на каждом углу. В Киеве я увидела полицию только в одном месте, и они держались очень вежливо и нейтрально, не вызывали чувства страха, как копы в России.

– Я думаю вы понимаете, что украинцы не очень хотят общаться с русскими. Это мягко говоря…

– Очень понимаю. Есть причины. Очень веские.

– Тем не менее, если бы такое общение произошло, наверное, главный вопрос, который мы задали бы русским, звучит так: "Почему вы не протестуете"? У вас есть ответ на этот вопрос?

– У меня есть ответ на этот вопрос. Я побывала в тюрьме, а там находится огромный срез российского общества. Русские люди попадают в тюрьмы и неважно, совершили они преступление или нет, но, если их арестовали, эта система работает, и они уже сидят. Их вина в любом случае будет доказана, даже если они никак не причастны. Среди этих людей я не встречала никого, кто был бы настроен агрессивно к моему поступку. Даже сотрудники [тюрьмы] говорят, что вот война — это плохо. Но всем им очень страшно! Ты даже за пять бумажек можешь получить семь лет в тюрьме. А ты представь, что есть люди, у которых есть семья. В русских тюрьмах люди просто умирают. И не только потому, что ты Алексей Навальный. У нас, например, на этаже мог у женщины случиться инфаркт или инсульт, и она могла умереть просто потому, что ей вовремя не оказали помощь. Люди в России очень боятся тюрьмы, потому что это страх поколений, который передается из 1930-х годов. Я охр*неваю с людей, которые говорят, что я не пойду в тюрьму, я пойду на войну. Страх тюрьмы среди русских очень большой и иррациональный. Поэтому они не ходят протестовать. Они боятся умереть в тюрьме. А такое очень возможно сегодня.

– Мы вам скажем, что в 2014 году на Майдане люди тоже боялись, было страшно, милиция убивала. Тем не менее, люди выходили.

– Да, я понимаю. Вы пример того, как это реально сделать. Это правда. Но в России немного другая ситуация. Мы имеем камеру на каждом углу. Ты выходишь на улицу и у тебя камеры везде. Твое лицо распознают, даже если ты просто приклеил листовку. Страх может быть сильнее, чем то, чего ты боишься. Когда я представляла, что такое тюрьма, то мне было так страшно, что вообще капец. Но когда я туда попала, то поняла, что, по сути, ничего страшного нет. Там можно выжить. Но мне повезло, ведь у меня было много поддержки и меня обменяли. Просто смерть в русской в тюрьме, она ведь не мгновенная. Это мучения и пытки в течение многих лет.

С одной стороны, доля трусости тут есть, безусловно. Доля конформизма в ком-то тоже есть. Но есть еще этот иррациональный страх русской тюрьмы, который длится вот уже сотню лет. Страх за свою жизнь, за жизнь своих детей. У этих людей совсем другой менталитет. А у вас реально горячая кровь, вы лихие всю вашу историю. Русские люди готовы терпеть до последнего.

"В скрепы никто не верит, но верят в тюрьму"

– Вы из крупного города – Санкт-Петербурга. Я могу понять, как это происходит маленьких деревнях и селах России, где все бедно живут, забитые, пришла повестка он пошел на войну. Но в крупных городах люди себе отдают отчет в том, что Путин им врет и что вообще происходит.

– В тюрьме я общалась с разными людьми, а там находится целый срез общества: от самых нищих, которые живут на улице, до людей, у которых арестовали имущество на 80 миллионов. Искренней поддержки Путина среди них нет ни у кого. Но у всех у них есть искренний страх попасть под этот каток. А попасть под него можно очень неожиданно. Ты мог, например, завести успешный бизнес, но с кем-то не поделиться. Так работает полицейское государство. Ментов там больше, чем людей. Идешь по улице и встречаешь сто ментов. Такое ощущение, что тебя со всех сторон обозревает "большой брат". Он читает твои соцсети, слушает твои телефоны и работает система распознавания лиц. И работает очень хорошо. Штат полиции набирался много лет, им платили очень большие деньги, и, по сути, появился такой социальный класс в России – силовики. И все в России делается для силовиков, потому что они своей силой могут удерживать все в таком положении.

Скрепной идеологии, как таковой, на самом деле нет. Ну нет ее. Люди в это на самом деле не верят. Но они верят в то, что, если они сделают что-то неправильно, то попадут в тюрьму и там на*уй умрут.

Да, я встречала каких-то отдельных людей, которые во все это верят, Путина готовы поддержать и за него вписаться. Но их единицы и, в основном, они не очень адекватные. Есть чиновничий аппарат и люди там, тоже, возможно, в глубине души нифига не поддерживают Путина, но они очень любят деньги, и им страшно, что просто пи*дец. Мы наблюдали много последних месяцев и лет, что если какой-то сторонник Путина делал шаг в сторону, то моментально попадал под раздачу и в тюрьму. Они все боятся до уср*чки. На этом и держится режим Путина.

– Вы верите в антивоенное движение россиян за границей? Или все-таки надо изнутри что-то делать?

– Это сложный вопрос… Я думаю, если что-то делать, то сделать можно только из России. Но проблема в том, что, когда мы об этом говорим, то делать идут те люди, которые сами не имеют ресурсов. Кто сидит из политзеков России? Это люди типа меня: лишенные инстинкта самосохранения, авантюристы. А советовать людям внутри России идти…

Я сидела два с половиной года в тюрьме, протестовала и я искренне не жалею, что я это сделала. Я просто рада, что могу своей подруге [Светлане Погасий] смотреть в глаза. Подруге, с которой я когда-то училась, и на которую в феврале стали падать бомбы, и на детей… Это же просто f*cking unreal. Ну это моя боль, у меня такой характер.

Действительно, что-то сделать можно только изнутри России. Но об этом можно просить только тех людей, которые отважны так же, как и я. В ином случае ты просто просишь людей прыгать в пропасть.

– Вы придерживаетесь пацифистских взглядов. В таком случае, как относитесь к Легиону "Свобода России", Русскому добровольческому корпусу, которые с оружием в руках выступают на украинской стороне?

– Я не политик и все, чему я училась и что я делала в жизни, это творчество. На такой политический вопрос я отвечать не могу. В первую очередь, я пацифистка и считаю, что любая война заканчивается миром. Мир — это когда все люди перестанут хотеть воевать и попытаются возместить обиды.

– И вы верите, что Россия сможет "возместить обиды"?

– Нет, это нереально. Что может возместить смерть? Ничего. Есть только одна главная идея: чтобы люди перестали воевать, умирать и убивать друг друга. Но с каждым годом войны в мире все больше. Я вижу свою миссию в том, чтобы решать эту проблему в гуманитарном разрезе. Я не знаю политических способов и не умею ими пользоваться. Я не знаю, нужно ли решать эту проблему с оружием или нет. Но решение этой проблемы в гуманитарном разрезе может быть только в поисках способа какого-то радикального примирения, которое устроит всех. Такого пока нет, но, в теории, это возможно.

– Для такого примирения покаяние российского народа возможно? По примеру Германии.

– Так и должно быть, по примеру Германии. Конечно!

– Но возможно ли? В современной России или лет через пять?

– Честно… люстрация в России невозможна. Переобуются все и очень быстро. Но какой-то процесс, конечно, необходим. Это не было проделано после разрушения Советского Союза, хотя были силы, которые настаивали на этом. И все, что мы имеем сейчас в России, это следствие того, что не было ни рефлексии, ни покаяния. Не была никак отрефлексирована история с репрессиями 1930-х. Те же люди, которые работали в КГБ, их отпрыски и потомки оказались у власти, чтобы вернуть себе свое былое уважение и статус.

Но надеюсь, что как раз оппозиция, которая за рубежом, думает, что она будет делать, когда настанет, так называемая, "прекрасная Россия будущего". Я в концепт "прекрасной России будущего" не верю. Я считаю единственным возможным концептом нормальную Россию будущего, адекватную Россию. Не лезь с кулаками к своим соседям. То есть, самые базовые вещи. А когда люди начинают строить что-то "прекрасное" и "будущее", то получается обычно какая-то ерунда.

"Не хочу, чтобы Путина убили"

– Я читал публично доступные в СМИ показания Галины Барановой, которая свидетельствовала против вас в суде, ну сдала по сути. И там вот есть такие ее слова: "Я очень переживаю за российских солдат на Украине. Смотрю все новости про это". Когда я это читаю, то первая эмоция – дикое раздражение. А у вас?

– Я понимаю, что этот человек ничего не знает. И, возможно, этот человек уже немного в деменции. Она родилась при Сталине. Ей не только путинская пропаганда пудрила мозги, ей пудрила мозги еще советская пропаганда большую часть жизни. Как ты считаешь, как она может еще думать? Ну такое совпадение, что мы просто в одном магазине встретились с этой бабкой. Я больше таких не знаю, честно. Даже в тюрьме не видала.

Но когда это говорит человек моего возраста или который читает книги, как-то развивается, или бывший преподаватель моего вуза, то вот это у меня не то, что раздражение, это у меня вызывает просто рвоту.

– В одном из интервью после освобождения вы говорили, что Россия очень депрессивная страна. Почему так?

– Потому что очень много коллективных травм: Революция, Советский Союз. Вы [украинцы] с этой травмой справились: нах*й этот Советский Союз. Вы эту тему сразу поняли. В России это все тянется. Почему депрессия? Очень высокий уровень алкоголизма, самоубийств. Причем преобладают мужские самоубийства. Это не значит, что мужчины больше склонны к суициду. Нет. Просто Россия больше патриархальная страна и мужчины привыкли давить в себе свои чувства, никогда не ходить к психотерапевту. Все это копится в безумную массу и человек себе пускает пулю в лоб. Есть целые села, где очень много людей, которые просто вешаются. Нет никакой привычки говорить о своих чувствах, думать о чувствах другого. Нет привычки вообще понять, что ты хочешь по жизни. Если человек что-то хочет по жизни, у него не будет такой идеи: "Пойду-ка я на войну. Меня там могут убить… Ну а че еще делать?" Это позиция типа, ну мне пришла повестка, я пойду на войну. Это из какой-то глубины депрессии, когда человеку вообще все равно. Ему просто нах*й наплевать на свою жизнь, на жизнь других людей. И не потому, что он кровожадный. У нас в тюрьме радио работало, там брали интервью у людей, которые идут на войну. И там не было таких, которые "Вот, я иду защищать Родину"… Я такого вообще не слышала. Я только слышала, как они говорили, что вот ну мне пришла повестка, я не хочу попасть в тюрьму, меня позвали, я пойду… Человек может быть в таком пассивном состоянии только когда он уже живет на грани депрессивного суицида. Это же реально суицидальная программа — пойти на войну под пули. Об этом я и говорю, что Россия — очень депрессивная страна.

– Кроме "Книги о депрессии" у вас еще есть книга "Что такое мания". У Путина мания по отношению к Украине? Как считаете?

– Ну, во-первых, я не психиатр…

– Понимаю. Но ваши ощущения.

– Может быть, это уже старческие темы, но он очень зациклен на теме Второй мировой войны. Возможно, ему реально кажется, что сейчас идет Вторая мировая война. Мне кажется, это скорее проблема какого-то психологического характера: его отец прошел войну и все это поколение семидесятилетних – это дети отцов, которые прошли войну. И вот он пытается доказать, что его дед что-то сделал, и он тоже… Ему кажутся какие-то нацисты. Человек реально заплутал в своих каких-то детских травмах, пытается получить какое-то уважение, поддержку, а у него не получается. Он пытается создать иллюзию того, что эта поддержка имеется. И ведь на самом деле российская пропаганда очень много делает для создания иллюзии, что очень многие люди поддерживают войну и Путина. А ты видел какие-нибудь массовые митинги в поддержку войны? Такого нет. Хотя за такое человека точно в тюрьму не посадят. Никаких таких акций в России никогда не было. А в первые дни войны в Петербурге мы выходили на улицы и людей было больше, чем в 2011 году, когда были думские выборы. Тогда тоже были несогласованные акции, людей было очень много, но ментов еще больше. Ты же понимаешь, что там армия.

– Тем не менее, большинство россиян не вышло и не выступило против войны. В таком случае, такие ценности, которые мы называем европейскими: толерантность, терпимость, гуманизм, может, они просто не для россиян и не нужны им? Патриархальный уклад, Путин и все замечательно?

– Патриархальный строй и Путин, если кому-то и нужен, то чиновничьему аппарату. Русские люди, как и любые люди, в глубине души хотят, чтобы у них была семья, с детьми было все нормально. Все этого хотят, но не знают, как. Но к европейским ценностям пока еще не готовы. Вся эта история про гуманизм начинается с хорошего отношения к себе.

Есть много молодых людей, которым нужны эти ценности, но они все разъехались, потому что в России просто страшно. Страшно иметь те ценности, которые в России теперь называются "экстремистскими".

– По поводу вашего обмена. Произошел обмен российских граждан на российских же граждан. Это же дико, по сути. Не находите?

– Ну я рада, что это случилось.

– Это я понимаю…

– Фишка этого обмена в том, что он вообще состоялся, что западные страны смогли договориться с Россией, с которой вообще невозможно договориться. Значит, договориться-то о чем-то можно. Европейские страны ведь этот обмен устроил, и Россию тоже.

– Ваш журналист и блоггер Юрий Дудь любит задавать своим гостям такой вопрос: "Оказавшись перед Путиным, что вы ему скажете"? Путин подписывал указ о вашем помиловании, в том числе. Очевидно, он знает теперь кто такая Александра Скочиленко. Так что бы вы сказали ему?

– Я бы сказала: "Чел, ты очень сильно устал. Просто по лицу уже видно. Можно пойти уже отдыхать. Надо отдохнуть". И он идет отдыхать, выходит в дверь, а там его арестовывают. Я не хочу, чтобы Путина убили, я хочу, чтобы он посидел в тюрьме, как я. И как можно дольше.